![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Даниил Андреев
Ленинградский апокалипсис
Поэма
Глава шестая поэтического ансамбля «Русские боги»
1
Ночные ветры! Выси черные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы - испытанье; в вас - награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню.
2
С холмов Москвы, с полей Саратова,
Где волны зыблются ржаные,
С таежных недр, где вековые
Рождают кедры хвойный гул,
Для горестного дела ратного
Закон спаял нас воедино
И сквозь сугробы, судры, льдины
Живою цепью протянул.
3
Дыханье фронта здесь воочию
Ловили мы в чертах природы:
Мы - инженеры, счетоводы,
Юристы, урки, лесники,
Колхозники, врачи, рабочие -
Мы, злые псы народной псарни,
Курносые мальчишки, парни,
С двужильным нравом старики.
4
Косою сверхгигантов скошенным
Казался лес равнин Петровых,
Где кости пней шестиметровых
Торчали к небу, как стерня,
И чудилась сама пороша нам
Пропахшей отдаленным дымом
Тех битв, что Русь подняли дыбом
И рушат в океан огня.
5
В нас креп утробный ропот голода.
За этот месяц сколько раз мы
Преодолеть пытались спазмы,
Опустошающие мозг!
Но голод пух, мутил нам головы,
И видел каждый: воля, вера,
Рассудок - в этих лапах серых
Податливей, чем нежный воск.
6
Он заволакивал нам зрение,
Затягивал всю душу студнем;
Он только к пище, только к будням
Спешил направить труд ума...
Свои восторги, озарения,
Тоску, наитья, взрывы злобы
Рождает этот дух безлобый,
Бесформенный, как смерть сама.
7
Как страшно чуять эти щупальцы,
Сперва скользящие в желудке,
Потом - в сознанье, в промежутке
Меж двух идей, двух фраз, двух слов!
От паутины липкой щурится
И слепнет дух, дичает разум,
И мутный медленный маразм
Жизнь превращает в рыск и в лов.
( Читать дальше )
Ленинградский апокалипсис
Поэма
Глава шестая поэтического ансамбля «Русские боги»
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил.
Ф. Тютчев
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил.
Ф. Тютчев
1
Ночные ветры! Выси черные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы - испытанье; в вас - награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню.
2
С холмов Москвы, с полей Саратова,
Где волны зыблются ржаные,
С таежных недр, где вековые
Рождают кедры хвойный гул,
Для горестного дела ратного
Закон спаял нас воедино
И сквозь сугробы, судры, льдины
Живою цепью протянул.
3
Дыханье фронта здесь воочию
Ловили мы в чертах природы:
Мы - инженеры, счетоводы,
Юристы, урки, лесники,
Колхозники, врачи, рабочие -
Мы, злые псы народной псарни,
Курносые мальчишки, парни,
С двужильным нравом старики.
4
Косою сверхгигантов скошенным
Казался лес равнин Петровых,
Где кости пней шестиметровых
Торчали к небу, как стерня,
И чудилась сама пороша нам
Пропахшей отдаленным дымом
Тех битв, что Русь подняли дыбом
И рушат в океан огня.
5
В нас креп утробный ропот голода.
За этот месяц сколько раз мы
Преодолеть пытались спазмы,
Опустошающие мозг!
Но голод пух, мутил нам головы,
И видел каждый: воля, вера,
Рассудок - в этих лапах серых
Податливей, чем нежный воск.
6
Он заволакивал нам зрение,
Затягивал всю душу студнем;
Он только к пище, только к будням
Спешил направить труд ума...
Свои восторги, озарения,
Тоску, наитья, взрывы злобы
Рождает этот дух безлобый,
Бесформенный, как смерть сама.
7
Как страшно чуять эти щупальцы,
Сперва скользящие в желудке,
Потом - в сознанье, в промежутке
Меж двух идей, двух фраз, двух слов!
От паутины липкой щурится
И слепнет дух, дичает разум,
И мутный медленный маразм
Жизнь превращает в рыск и в лов.
( Читать дальше )
***
Из начальства больше никого около нет, кроме Щеголева, который истерикой и срывом прикрывает себялюбивое равнодушие к делу. Он, начальник самого ответственного цеха, секретарь партбюро, способен итти пить чай, когда станция накануне остановки и больше заботится о своем добавочном хлебе, чем о деле. Об остальных и говорить нечего. Они неспособны без погонялки ни на инициативу, ни на организацию дела, даже лопатами не могут обеспечить работников без помощи главного инженера и приходят за ними к нему в кабинет. Дохлая рыба какая-то, кисель, а не люди, вроде Пржеслицкого, который только и знает стонать: «Совсем пропадаю, уже пропал».
***
Начальство, которое в теплую погоду вечно околачивается на свежем воздухе, все на орденоносном банкете.
***
Как ни стращают вперед нерадивых управхозов, не верю я, чтобы эта уродливая порода способна была в массе совершить подвиг — оберечь дома от замерзания и одичания в морозы. Это такие в большинстве тупые, равнодушные и бездарные люди, точно специальный отсев людей второго сорта дает управхозов. А на станции, если перестанем работать, получится классическая картина: начальство себя обеспечит максимально возможным комфортом, а остальные будут перебиваться и устраиваться кто во что горазд.
***
(Здесь речь идёт о том, что по распоряжению властей все должны проживать по месту прописки, а не на предприятиях, куда люди перебирались, потому что там, пусть не всегда, было тепло, свет, вода. - Прим. моё.) Очень многие из выселенных попали в тяжелое положение: прописывались на площади эвакуированных или родных, спасая вещи, закрепляя площадь, часто очень далеко от станции, и сейчас, когда приходится обживать эту фиктивную площадь, люди предпочитают ночевать на полу в общежитии, белье, тюфяки, подушки — все у нас поотбирали. Директор напускается на коменданта, грозит всякими репрессиями за проживание непрописанных. Добродушный Яковлев стоит перед перспективой насильственного выселения, заколачивания дверей и т. п., что его не на шутку угнетает. Особенно попалась Крачак — прописалась в комнате своей умершей матери около Смольного, сырой, нежилой, и принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях плюс около часу пешего хождения, в общем, часа два на дорогу в один конец. Начальство проявляет по отношению к ней недопустимую жестокость, не допуская никаких компромиссов и не считаясь с ее положением. Само же начальство на себя никак не распространяет эти обязательные меры, все семьи живут здесь по-прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных. Вообще много глухого раздражения вызывает привилегированное положение группки руководителей по сравнению с бытовыми условиями рядовых работников, особенно их питание. Как ни обособленно я живу, но и до меня докатывается ропот на их белый хлеб, на их обеды и проч. Всего курьезнее, когда этот ропот сопровождается воззваниями к справедливости. Большего неравенства, чем сейчас, нарочно не придумаешь, оно ярко написано на лицах. Нельзя не задумываться над этим, когда рядом видишь жуткую коричневую маску дистрофика-служащего, питающегося на убогой второй категории, и рядом цветущее лицо какой-нибудь начальственной личности или «девушки из столовой».
***
Кто-то едко пошутил, что скоро Ленинград весь вымрет, останутся одни директоры. Этих все-таки кормят.
***
В январе появился новый директор, заставивший горько сожалеть о безвредном и добродушном Маркарове. А этот — Борисов — ставленник и приятель нового управляющего Ленэнерго, классический образчик того, к какому уродству может привести беззастенчивый протекционизм. Как законченный и резко выраженный отрицательный тип он даже интересен, но не с этой точки зрения приходится оценивать руководителя предприятия. Невежда полный в технических вопросах, невероятно грубый в обращении с людьми, глупый и самонадеянный самодур и вдобавок еще трус — редко встретишь набор таких качеств в одном человеке. <…> Беззаконные распоряжения, возмутительные денежные траты на свою автомашину, на обстановку кабинета, бестолковые и противоречивые приказы, град выговоров и наказаний «без обеда», половина которых на другой день отменяется как необоснованная — ну, прямо, сумасшедший дом. Из директорского кабинета по утрам разносится истошный крик, потом наступает тишина — директор изволил отбыть на своем Шеврале, причем цель этих поездок в основном раздобывание бензина и водки, а вечером опять в кабинете гам , гармошка — директор предается заслуженному отдыху.
(Из дневника инженера Ирины Дмитриевны Зеленской за июль 1941 - май 1943 годов. См. «Я не сдамся до последнего...»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В.М. Ковальчук (отв. ред.), А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков — СПб.: Нестор-История, 2010.)
Из начальства больше никого около нет, кроме Щеголева, который истерикой и срывом прикрывает себялюбивое равнодушие к делу. Он, начальник самого ответственного цеха, секретарь партбюро, способен итти пить чай, когда станция накануне остановки и больше заботится о своем добавочном хлебе, чем о деле. Об остальных и говорить нечего. Они неспособны без погонялки ни на инициативу, ни на организацию дела, даже лопатами не могут обеспечить работников без помощи главного инженера и приходят за ними к нему в кабинет. Дохлая рыба какая-то, кисель, а не люди, вроде Пржеслицкого, который только и знает стонать: «Совсем пропадаю, уже пропал».
***
Начальство, которое в теплую погоду вечно околачивается на свежем воздухе, все на орденоносном банкете.
***
Как ни стращают вперед нерадивых управхозов, не верю я, чтобы эта уродливая порода способна была в массе совершить подвиг — оберечь дома от замерзания и одичания в морозы. Это такие в большинстве тупые, равнодушные и бездарные люди, точно специальный отсев людей второго сорта дает управхозов. А на станции, если перестанем работать, получится классическая картина: начальство себя обеспечит максимально возможным комфортом, а остальные будут перебиваться и устраиваться кто во что горазд.
***
(Здесь речь идёт о том, что по распоряжению властей все должны проживать по месту прописки, а не на предприятиях, куда люди перебирались, потому что там, пусть не всегда, было тепло, свет, вода. - Прим. моё.) Очень многие из выселенных попали в тяжелое положение: прописывались на площади эвакуированных или родных, спасая вещи, закрепляя площадь, часто очень далеко от станции, и сейчас, когда приходится обживать эту фиктивную площадь, люди предпочитают ночевать на полу в общежитии, белье, тюфяки, подушки — все у нас поотбирали. Директор напускается на коменданта, грозит всякими репрессиями за проживание непрописанных. Добродушный Яковлев стоит перед перспективой насильственного выселения, заколачивания дверей и т. п., что его не на шутку угнетает. Особенно попалась Крачак — прописалась в комнате своей умершей матери около Смольного, сырой, нежилой, и принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях плюс около часу пешего хождения, в общем, часа два на дорогу в один конец. Начальство проявляет по отношению к ней недопустимую жестокость, не допуская никаких компромиссов и не считаясь с ее положением. Само же начальство на себя никак не распространяет эти обязательные меры, все семьи живут здесь по-прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных. Вообще много глухого раздражения вызывает привилегированное положение группки руководителей по сравнению с бытовыми условиями рядовых работников, особенно их питание. Как ни обособленно я живу, но и до меня докатывается ропот на их белый хлеб, на их обеды и проч. Всего курьезнее, когда этот ропот сопровождается воззваниями к справедливости. Большего неравенства, чем сейчас, нарочно не придумаешь, оно ярко написано на лицах. Нельзя не задумываться над этим, когда рядом видишь жуткую коричневую маску дистрофика-служащего, питающегося на убогой второй категории, и рядом цветущее лицо какой-нибудь начальственной личности или «девушки из столовой».
***
Кто-то едко пошутил, что скоро Ленинград весь вымрет, останутся одни директоры. Этих все-таки кормят.
***
В январе появился новый директор, заставивший горько сожалеть о безвредном и добродушном Маркарове. А этот — Борисов — ставленник и приятель нового управляющего Ленэнерго, классический образчик того, к какому уродству может привести беззастенчивый протекционизм. Как законченный и резко выраженный отрицательный тип он даже интересен, но не с этой точки зрения приходится оценивать руководителя предприятия. Невежда полный в технических вопросах, невероятно грубый в обращении с людьми, глупый и самонадеянный самодур и вдобавок еще трус — редко встретишь набор таких качеств в одном человеке. <…> Беззаконные распоряжения, возмутительные денежные траты на свою автомашину, на обстановку кабинета, бестолковые и противоречивые приказы, град выговоров и наказаний «без обеда», половина которых на другой день отменяется как необоснованная — ну, прямо, сумасшедший дом. Из директорского кабинета по утрам разносится истошный крик, потом наступает тишина — директор изволил отбыть на своем Шеврале, причем цель этих поездок в основном раздобывание бензина и водки, а вечером опять в кабинете гам , гармошка — директор предается заслуженному отдыху.
(Из дневника инженера Ирины Дмитриевны Зеленской за июль 1941 - май 1943 годов. См. «Я не сдамся до последнего...»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В.М. Ковальчук (отв. ред.), А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков — СПб.: Нестор-История, 2010.)
Поздравляю всех с праздником!
Неделя видео. Среда. Блокада.
Sep. 8th, 2010 11:55 amОдин из очень-очень редких случаев, когда я плачу - когда смотрю блокадную хронику.
Пепел Ленинграда стучит в моём сердце...
Пусть фильмов про блокаду в интернете много, но не поместить в день начала блокады пару видео не могу. (Плюс одно повторю, хотя в мае уже выкладывал.)
( Немногие смотрят, так что сразу ставлю под кат )
Пепел Ленинграда стучит в моём сердце...
Пусть фильмов про блокаду в интернете много, но не поместить в день начала блокады пару видео не могу. (Плюс одно повторю, хотя в мае уже выкладывал.)
( Немногие смотрят, так что сразу ставлю под кат )
